Дурнушка - Страница 30

Но было уже поздно. Всадники скрылись за оградой усадьбы и где-то далеко теперь звучали подковы их лошадей.

XIV

Это была мучительная ночь. Оставшись одна и успокоившись немного, я поняла всю нелепость моего поведения.

О, как я была не права!

Мой муж идеальный человек в мире и виноват передо мною только тем, что родился писателем. А разве это вина? Сергей труженик, привыкший работать, я — светская барышня, не имеющая ни малейшего понятия о труде. И я могла упрекать его в недостатке внимания, его, всегда заботливого, ласкового и нежного ко мне. Что если он рассердится теперь за мою нелепую сцену и разлюбит меня? Переменится к своей злой Наташе? О, я не переживу этого ни за что, никогда!

Я невыносимо страдала. Упав грудью на подоконник и вперив глаза в серый сумрак майской ночи, я шептала, как безумная:

— Прости меня, Сергей, прости! Даю тебе слово, что ничего подобного не повторится между нами. Я буду благоразумной и доброй, буду достойной твоей любви. Я дождусь твоего возвращения, встречу тебя и скажу тебе это! Скажу, как опять жестоко неправа была я с тобой. Простишь ли ты меня, Сергей, дорогой мой?

Как-то, сама того не замечая, я уснула тут же у окна, со склоненною на подоконник головою.

Не знаю долго ли пролежала я так без всяких сновидений, в неудобной позе, с отекшими руками.

Прикосновение чего-то легкого к моему плечу разбудило меня. В первую минуту я ничего не поняла, где я, наконец, что со мною.

Передо мною в утреннем рассвете вырисовалось чье-то бледное, как смерть, испуганное и взволнованное лицо.

И тут же словно тупым коротким ударом ударило меня по сердцу.

— Игнатий Николаевич, что с вами?

Дрожащие губы Игнаши пролепетали чуть слышно.

— Несчастье… Наталья Николаевна… лошадь понесла вашего мужа… сбросила и он расшибся… там лежит у реки… Не знаю жив ли…

И Игнатий зарыдал, как ребенок.

Дикий крик, полный отчаяния, вырвался из моей груди.

Я вскочила с кресла. Мои ноги дрожали и подкашивались. Сердце замерло без биения. Голова кружилась.

— Он умер? — схватив за плечи стоявшего у окна Игнатия и тряся их изо всей силы, прошептала я, задыхаясь.

— Не знаю… Ничего не знаю… — прорыдал несчастный, — там… лежит у реки… Я к вам… О, Господи! Несчастье какое…

Я глухо вскрикнула и, быстро соскочив с подоконника, кинулась в сад бегом от окна, не слыша и не понимая, что кричал мне вслед Игнатий.

Я бежала долго-долго, потеряв представление о времени и расстоянии; мои ноги вязли в рыхлой от весенней влаги почве, но я не чувствовала усталости.

Далеко за мною осталось "Довольное", слободка и сосновая роща, а я все бежала и бежала, не останавливаясь ни на минуту. Где-то невдалеке блеснула светлая полоска реки… Она точно манила меня своей сверкающей на солнце зеркальной поверхностью. С быстротою птицы достигла я ее и бежала теперь вдоль ее берега, скользкого и топкого, чуть зеленевшего первой травою, рискуя ежеминутно сорваться и полететь в студеную, свежую воду.

Страшный шум в голове мешал сосредоточиться мыслям, сердце стучало так, что я чувствовала боль от его сильного, точно удары молотом, выстукивания. Во рту был какой-то прогорклый вкус, какой бывает при болезни, а в груди накипала какая-то жгучая, клокочущая огромная пена, преграждая мне дыхание, надавливая горло… Ноги подкашивались… Вот-вот, казалось мне, я упаду, обессиленная, измученная до последней степени. Но все-таки бежала, подхлестываемая непонятной силой, уносившей меня все вперед и вперед…

Вдруг я увидела что-то темнеющее невдалеке на берегу реки…

— Сергей… неподвижен… Он мертвый!.. — вихрем пронеслось в моих мыслях.

И жгучая почти физически ощущаемая боль отчаяния пронизала, словно калеными иглами, все мое существо… Какой-то черный, липкий, грязный поток нахлынул, подхватил и завертел меня… Голова закружилась… Я оступилась… Ноги соскользнули с берега и я, без чувства, без мысли, без стона, упала, потеряв равновесие, вниз, в холодные, с плеском расступившиеся подо мною воды реки…

XV

Ночь, глубокая, беспросветная поглотила меня… Я не чувствовала ни ужаса, ни боли… Мысль отказывалась служить… Даже инстинкты страха перед смертью молчали… Молчало все…

Сколько это длилось — не помню…

Я открыла глаза от нестерпимой боли… Какие-то страшные тиски болезненно сдавили мне грудь… Кругом меня толпились люди; они кричали что-то и качали мое распластанное, обессиленное тело, поминутно встряхивая его как вещь. Это трясение и вызвало адски мучительную боль в груди и внутренностях. Лица моих мучителей были сосредоточены и суровы. Впрочем, они напоминали мне скорее не людей, а морских чудовищ с мокрыми волосами, со впутанными в них илом и водорослями, и в прилипших к телу одеждах. Мучительный холод пронизал меня всю насквозь. Что-то сильнее и сильнее надавливало грудь. Дыхание сперлось. Мне казалось — смерть приблизилась и встала у моего изголовья…

И вдруг теплая волна, окрашенная кровью, хлынула из моего горла. Я потеряла сознание…

Ночь продолжалась… Но я не слышала больше ни шума, ни криков, не видела страшных чудовищ, раскачивавших мое тело, с суровыми сосредоточенными лицами. Напротив, чье-то незнакомое и доброе старческое лицо склонилось к моему изголовью…

Это лицо я видела где-то… кажется, на вратах алтаря той церкви, где нас венчали с Сергеем. Но лицо этого седого, похожего на евангелиста человека, казалось мне чудно-знакомым и странно-дорогим. И, когда это лицо склонялось ко мне, мне хотелось бесконечно продлить присутствие незнакомого существа как можно дольше у моей постели. Он клал мне на голову большую сухую и теплую руку, и ночь в моей душе прояснялась при одном этом прикосновении и заменялась днем… Потом еще более знакомые черты, добродушные и милые, представали передо мною, их я узнала сразу — это была няня.